Рубеж - Страница 59

К оглавлению

– А вы, хлопцы, собирайтесь! И эту… Побыстрее!

Девка словно догадалась – пошатнулась, упала в снег, с трудом приподняла голову. Крик – хриплый, страшный.

– Пан сотник! А может, отпустим? Пусть бегит! Доберется – ее счастье!

Доберется! Десять верст – голой, по морозу!

– Быстрее! – повторил я и, не оглядываясь, пошел к лошадям. В уши вновь ударил крик – ударил, оборвался.

Все!

Отплясала!

У лошадей скучал постовой, не иначе, проклиная свой удел; неподалеку кулями лежали связанные гостьи. Эти еще попляшут в замке, жаль, мы не увидим…

– Вот она, пан сотник!

Тогда, в хате, я не успел толком рассмотреть невесту. До того ли было? Теперь… Теперь смотреть на нее не хотелось. Девка как девка, только на голове не венок – очипок с завязанной лентой. Как раз завязывали, когда мы вошли.

– Ты Оксана? Невеста Гриня Кириченко?

Она не ответила. В глазах была пустота – такая же, как у той девки.

– Сомлела она, пан сотник!

Я пригляделся. Не сомлела – хуже. Ее вытащили из хаты прежде, чем мы взялись за шабли, но и того, что она видела, хватило.

– Да ничего, пан сотник! Чумак не в обиде будет!

Михал вновь ухмылялся. И вправду, забава – невесту из-под венца увезти! Невесту увезти, жениха под потолком на собственном кушаке подвесить…

Белые губы шевельнулись, в глазах промелькнуло что-то осмысленное, ясное.

– Ироды! Ироды…

Ее разум уходил – в темную глубину, в пропасть, откуда нет возврата. Да, не порадуется Гринь! И она не простит. Ведь там, в хате, вся ее родня осталась!..

– Отойдите! Все! На двадцать шагов! Живо!

Хлопцы удивленно переглянулись, Михал хмыкнул. Нетерпеливо заржали кони – застоялись, пора ехать…

Я подождал, прикрыл веки.

Прочь, Тени!

Теперь перед глазами была белизна и неясный размытый силуэт с темным пятном возле сердца.

Ее душа – и ее безумие.

Страх можно прогнать, но это не страх, это хуже. Значит, обычные средства не годятся. Остается одно – Имя Тосефет, Великое Добавление. Клочья чужой души прогонят безумие, станут частью ее самой…

Да, станут. И больше не будет Оксаны, Чумаковой невесты. Будет кто-то другой… и Оксана.

Теперь – не спутать, правильно подобрать слова. Когда-то раввин Лев из Праги пошутил: наклеил бумажку с Именем на обычную глиняную кадку – и получил голема. И мой хозяин тоже пошутил – сотворил пана Пшеключицкого. До сих пор не знаю из чего – из кадки, из бревна или из свежего трупа. Удобно – за креслом стоит и золота не просит!

Пора!

Слова проступали на белизне – угловатые черные буквы. Справа налево, одна за другой. Чернота исчезала, сменяясь серостью. Словно кокон охватывал душу.

Есть!

Теперь последнее, но очень важное.

Я открыл глаза. Белизна исчезла, исчезли черные буквы. Передо мной стояла кукла – живой голем с пустыми глазами. Нижняя губа отвисла, в уголке рта скопилась слюна…

– Панночка Оксана!

В глазах что-то блеснуло. Она вспомнила свое имя.

Пока – только имя…

– Ты – Оксана, невеста Гриня Чумака. Ты его очень любишь. Скоро твоя свадьба. Поняла? Если поняла – кивни!

Голова дернулась – деревянно, мертво; и я вновь вспомнил пана Пшеключицкого. Такое и пан Станислав может. Но что толку от голема?

– Пани Оксана! Сейчас я досчитаю до трех, и ты проснешься – веселой, радостной. Скоро ты встретишься с женихом, но слушаться будешь только меня. Поняла? Если поняла – кивни.

Голова снова дернулась. Посмотрел бы сейчас пан Григорий на свою невесту!

Теперь – последняя часть Имени. Та, что неведома пану Мацапуре. Его надо читать, глядя прямо в глаза. В пустые, широко раскрытые глаза новорожденного ребенка.

– А теперь… Один… Два…

– Где? Где я?

Голос звучал растерянно, но в нем не было страха. Я улыбнулся, любуясь делом рук своих. Та, что была Оксаной, снова стала ею. Почти прежней…

– Гратулюю вас, пани Оксана! Меня зовут Юдка, я – друг вашего жениха…

Она неуверенно улыбнулась, поглядела вокруг. Удивленно, не узнавая.

– Вечер добрый, пан Юдка! А где Гринь? Я хочу к нему!..

Ярина Загаржецка, сотникова дочка

– Панна сотникова! Панна сотникова! Гвалт!

Этого хлопца она не знала. Маленький, ушастый, мохнатая шапка на нос налезла, шаблюка по снегу волочится. Ну и воин!

– Гвалт!

Этого еще не хватало! Весь день в седле, устала, коня заморила, думала, хоть в Валках спокойно…

– Гвалт, панна сотникова! Крамольника бьют!

Ярина вначале не поняла – какого еще крамольника? Но тут же вспомнила.

Лекаришка!

– И где ж его бьют, хлопче?

За что, спрашивать не стала. Валковчане – народ справедливый. Коль бьют, так за дело.

Парень моргнул и внезапно ухмыльнулся.

– А у Павки Гончара! За углом, тут близко.

Девушка вздохнула, провела рукой по лицу. Такой тяжелый день, а тут еще и гвалт!

– А без меня не разберетесь?

По довольному лицу недоростка поняла – не разберутся. Точнее, разберутся в лучшем виде – с паном Крамольником.

– Ладно!

Где живет Павка Гончар, она знала. Да и не Павка он – давным-давно Павло Севастьяныч, и сынов у него двое, у каждого – кулаки с добрый гарбуз. Уж если они бить начали!..

Толпа оказалась небольшой – всего с три десятка. И парни, и молодицы, и детишки. Стояли кружком – смотрели.

Было на что.

На снегу лежала попона – старая, в дырках; рядом валялись синие шаровары с кушаком в придачу и смушковая шапка. Хозяин всего этого добра находился здесь же – на попоне.

Без штанов.

В такой холодный вечер можно и замерзнуть, на попоне средь улицы лежа, а посему пана лекаря дружно грели.

В две руки.

Канчуками.

Добрыми кожаными канчуками.